Ловко обходя идущих навстречу пассажиров и иногда хватаясь за поручень, Сашка быстро, почти бегом, продвигался по вагону, держа в левой руке листок со сведениями. Состав довольно сильно качало и чтобы сохранить равновесие, парню часто приходилось переходить на какое-то подобие чечетки.
Пролетев больше половины пути, Сашка неожиданно остановился и, смотря вперед, чуть-чуть приподнялся на цыпочках. Губы его раздвинулись в широченной улыбке, выставляя на показ сломанный, как будто аккуратно срезанный лезвием по диагонали, передний зуб. Предвкушая веселье, Сашка довольно хмыкнул.
В самом конце вагона, в маленьком коридорчике напротив туалета, стояли Саша-Солнышко и какой-то длинный лохматый парень в широченных штанах и странных цветастых шлепанцах. “Иностранец что ли?” – подумал Сашка.
Присмотревшись повнимательнее, Сашка заметил, что собеседник Солнышка неестественно быстро, почти подпрыгивая, переминался с ноги на ногу. Иногда, парень робко вытягивал вперед длинную, худую руку, словно пытаясь что-то объяснить, но всякий раз, вежливым, но уверенным движением, Солнышко отводил ее в сторону.
Сашка подошел совсем близко, прислушался и посмотрел на крепко придуркаватого по мнению подавляющего большинства членов бригады Солнышко с нескрываемым уважением - Солнышко говорил по-английски.
-Май фрэнт – четко и торжественно произнес Солнышко, цепко держа парня за рукав футболки, – Ми…Презент…Дизадарант…Пш!…Пшшшшшш…
После этих слов, Солнышко убрал руку с плеча длинного, чтобы наглядно показать бестолковому иностранцу как пшикает дезодорант. Длинный попытался воспользоваться моментом и улизнуть, прошмыгнув между Солнышком и мусорным ящиком, но не успел и Солнышко уже опять крепко держал его за руку, начав все сначала:
– Май фрэнт…Ми… Презент…Дизадарант…Пш!…Пшшшшшш…
Сашка понял, что эта сцена продолжалась уже довольно долго.
На этот раз иностранец не пытался убежать. Он просто смотрел, немигая, куда-то влево и в бок, поверх Солнышкиной головы. Его большие серые глаза под маленькими, съехавшими на узкий нос слегка запотевшими очками, выражали гордое страдание. В их уголках начала скапливаться влага. Губы длинного слегка дернулись. Вообще он стал похож на первого христианина приносимого в жертву кровожадному языческому богу. Через секунду иностранец свел колени, выгнул спину, как кот, и начал закатывать глаза. Сашке показалось, что длинный сейчас завоет.
-Май фрэнт…Ми… Презент…Дизадарант…Пш!…Пшшшшшш…
- Слышь, тезк, - сказал Сашка с очень серьезным лицом, вплотную придвинувшись к Солнышку – ты это, оставь парня. Не видишь он срать хочет?
Солнце моргнул раз, другой, и ослабил хватку. Освобожденный иностранец издал странный звук, что-то среднее между мычанием и стоном, и в один прыжок, теряя шлепки, скрылся в сортире, успев бросить Сашке из-за захлопывающейся двери благодарный, полусумасшедший взгляд.
Во время всей этой сцены выражение лица у Солнца не менялось. Да и не могло оно измениться, потому что лица, как такового, у Солнца не было. Вместо лица дал ему господь, в силу каких-то одному ему ведомых обстоятельств, тарелку, причем из самой дешевой столовой, без рисунка. На тарелке был большой рот и белесые глаза, которые периодически моргали. Единственным выражением лица-тарелки была надменность. С похожими физиономиями советские карикатуристы изображали в свое время белогвардейских офицеров. Иногда Сашке очень хотелось взять черный фломастер и подрисовать Солнцу тонкие, закрученные кверху усы.
Вышел Сашка в тамбур, поморщился и ей богу сплюнул бы на пол, если бы там пассажир не курил. Не нравился Солнце Сашке, да и кому он нравился. Все проводники старались сделать в рейсе как можно больше денег, но не так же.
Каждую крупную станцию, не дожидаясь остановки поезда, выпрыгивало одетое в железнодорожную форму солнце, и бежало, смешно выкидывая вперед несгибающиеся в коленях ноги, прямиком к вокзальным кассам.
Возвращался Солнце всегда ведя трех-четырех зайцев. Почему люди стоящие в двух шагах от кассы предпочитали платить бОльшие деньги пыхтящему, красномордому проводнику, для Сашки всегда оставалось загадкой. Билетов что ли не было?
Железная дорога давала множество способов заработать, но это были другие деньги. Шальные. Доставались они легко и весело и уходили, как правило, также.
Едва Сашка взялся за ручку двери, чтобы перейти в соседний вагон, как его окликнул, куривший в углу, пассажир.
- Слышь, братишк. У нас это. Окно закрыть не можем. Скажи там кому, а?
- А какое купе-то? - оглянулся на пассажира Сашка.
Пассажир оказался невысоким молодым парнем, одетым в тренировочные штаны, тапки на босу ногу и непоразмеру длинную, видавшую виды, тельняшку. Кисть левой руки он держал под правой мышкой, чтобы отогреть пальцы. Губы его посинели, но паренек видно был стойкий, улыбался и не собирался уходить, не прикончив сигарету.
- Четвертое вроде. Ты ж сам нас сажал.
- Ну, я ж не одних вас сажал. А какого рожна вы окно-то открывали? Написано же – закрыто на зиму. Ты знаешь чего. У меня напарник в купе сидит, его попроси. Там, скорее всего, делать нечего. Ну, или я зайду, только минут через десять.
- Спасибо, земляк! - Парень затянулся в последний раз, аккуратно положил выкуренный до фильтра окурок в, висящую на боковой двери, консервную банку, и, хлопая себя по бокам, исчез в салоне вагона.
-Да, не за что.
Сашка открыл тамбурную дверь, его как следует болтануло между вагонами, и он зашел к соседям.
В тамбуре у Жени с Татьяной было тепло. Дверь в котельное отделение была открыта, и перед топкой стояло ведро с углем. Уголь был мелкий, почти как пыль, но не самый плохой, кстати. В марте, когда уже не надо сильно качегарить – самое оно.
К двери, ведущей в салон, был прикреплен неровно оторванный кусок картона, с большой, похожей на революционное воззвание, надписью – Закрывайте Дверь!!! Надпись была сделана красным карандашом и, скажем так, не особенно аккуратно. Завершали ее три жирных восклицательных знака. Точка под последним из них скорее напоминала какую-то корявую запятую. Похоже, что, ставя ее, сломали карандаш.
Сашка представил себе, работающего над этим плакатом, матерящегося и, по своему обыкновению, высунувшего язык, Евгения Васильевича, и усмехнулся. Еще пару часов назад этой надписи не было.
За столом служебки, подперев подбородок рукой, сидела Татьяна и, в полудреме, смотрела в окно на серые, пролетающие мимо деревья. Слева, в мойке, стояла большая эмалированная, или, как тогда говорили, обливная кастрюля, покрытая, начавшей облупливаться по краям крышкой. Под ручку крышки, чтобы не обжигать пальцы, была вдета винная пробка. На столе, ближе к окну, у самой занавески беззвучно подпрыгивал половник. В купе вкусно и по-домашнему пахло борщом.
“Здорово, Тань” – громко, чтобы перекрыть стук колес, сказал Сашка – “Ну как она”? – Сашка зашел в купе и протянул соседке сведения.
Татьяна, тряхнула головой, прогоняя сонливость, и, сдержав зевоту, прикрепила листок маленьким магнитом к электрощиту. После этого она слегка потянулась, взглянула на Сашку, и ответила скороговоркой, немного, по-волжски, окая, - «Здорово, Сашок! Борща, а?” “Да не Тань, спасибо некогда, пойду я”. “Да, ладно, за десять минут чего случится-то? Вон, со сметаной. А то этого пока дождешься”, – Татьяна махнула рукой куда-то в сторону коридора – “скорее до Владивостока доедешь”. “А, чего Василич-то”? - спросил Сашка, чувствуя неладное. “Васи-и-илич”? - Татьяна прихлопнула ладонями по столу, немножко привстала и резко наклонила голову вправо – “Буробит, Саша, наш Василич, вторые сутки уже без остановки. Вон полюбуйся”! - выдав эту тираду, Татьяна резко откинулась назад, впечатываясь спиной в мягкую спинку сиденья, скрестила на груди руки, нахохлилась, и замолчала надув губы.
Сашка с любопытством и некоторой опаской посмотрел в коридор. Примерно посередине вагона кряжистый, как невысокий пень свежеспиленного дуба, Василич, периодически хлопая себя по коленям и хмуря рыжие, густые брови, что-то объяснял четырем маленьким детишкам. На вид паренькам было лет девять-десять. Иногда, видимо, для большей убедительности, Василич замолкал и оттопыривал нижнюю губу.
Ребятишки испуганно жались друг к другу и, наверное, думали, что попали в плен к какому-то страшному, невыспавшемуся гному, с которого, зачем-то, сняли колпак и надели серые брюки и голубую проводницкую рубашку.
Сашка зашел в служебку и поморщился. Хорошие люди были Василич и Таня, и хорошая пара. Вот только каждый пятый рейс, с какой-то мистической регулярностью, происходили у них скандалы. Вся бригада, посмеиваясь, готовилась к их очередной перебранке, как к новой серии, какой-нибудь, Санта-Барбары.
Татьяна стала разливать еще теплый борщ, не самая, надо сказать, благодарная работа в болтающемся вагоне, в удобные алюминиевые судки. Сашка положил в борщ густую сметану из пол-литровой стеклянной банки и сел к окну. Татьяна присела рядом. У нее были светлые, стриженные под каре волосы, а курносый нос, на круглом лице, придавал ей какое-то задорное, мальчишеское выражение.
-“Знаешь, Сашок, у нас в Рыбинске - Сашке не суждено было узнать, что случилось с Таней в Рыбинске, потому что поезд стал замедлять ход и неожиданно остановился. Как всегда в такие моменты в вагоне наступила непередаваемая тишина. Стало отчетливо слышно, как где-то, позвякивая ложкой, размешивали в стакане чай. Среди этой тишины, нарушая идиллию, разносился надтреснутый голос Евгения Васильевича.
Неизвестно как Василич начал свою, ставшую впоследствии знаменитой в бригаде фразу, но закончил он ее так – “…обалдуи”! – и после короткой паузы, с некоторым любопытством, но все также громко - “Ты чего расперделся?! В церкви что ли”!?
После этого в вагоне стало еще тише, только в том купе, где мешали чай, что-то звякнуло, и кто-то сильно закашлялся.
Татьяна очень спокойно и аккуратно облизала ложку с одной, потом с другой стороны и со всего размаха залепила ей по столу. Это было так неожиданно, что борщ, вместо желудка, пошел Сашке куда-то в нос. Шея у него покраснела, и из глаз потекли слезы.
Лицо Татьяны стало спокойным, а взгляд отрешенным. Она встала, опершись о стол, ловко выскользнула из купе, и медленно, немного наклонив вперед голову, пошла в сторону Евгения Васильевича, короткими, уверенными шагами. Руки Татьяны были расслаблены и свободно опущены вдоль туловища. Пару раз, как бы разминаясь, она передернула плечами.
Сашка насторожился. Он отлично знал эту походку. Так, когда-то, передвигался по взлетной полосе казармы его армейский приятель Колька Шпак, собираясь замутить серьезную драку.
Евгений Васильевич был мужчина не промах и просто так сдаваться, понятно, тоже не собирался. Он выпятил нижнюю губу еще больше и, выставив вперед правую ногу, из-под мохнатых, рыжих бровей зорко наблюдал за приближающейся Татьяной.
Перепуганные детишки, поняв, что до них никому, наконец, нет дела, робко прошмыгнули мимо грозного Василича и, спотыкаясь и оглядываясь, исчезли где-то в конце вагона.
Руки у Василича были разведены в стороны, как крылья большой птицы. Не спуская глаз с Татьяны, он слегка поигрывал пальцами где-то на уровне карманов брюк, будто на каждом бедре у него было по кобуре с револьвером.
Татьяна подошла к Василичу и что-то коротко и резко ему сказала, наверное, всего одно слово. Василич надул грудь, собираясь ответить, и стал раза в полтора больше. По привычке он начал поднимать руки, чтобы хлопнуть себя по коленям. Татьяна бросила ему что-то еще, развернулась, и, не оглядываясь, пошла назад к служебке. Евгений Васильевич сдулся, уронил непригодившиеся руки, склонил голову, и что-то бормоча, поплелся за напарницей. Из всего Васильечева бормотания, Сашка мог отчетливо разобрать только одно слово – “обалдуи”.
Сашка отошел в сторону, пропуская Татьяну в узкую дверь служебки. Евгений Васильевич на ходу весело подмигнул Сашке, легонько хлопнул себя по коленям, что-то сказал, беззвучно шевеля губами, морща лоб и энергично кивая в сторону Татьяны, вздохнул, матюгнулся, и, смотря в пол, вошел вслед за подругой. Татьяна сидела за столом и, не мигая, смотрела на Василича.
Сашка, не став дожидаться расправы над другом, ткнул пальцем, напоминая, в висящие перед Татьяной сведения, хлопнул по плечу Василича, и, улыбнувшись, пошел к себе на вагон.
Выйдя в тамбур, Сашка открыл боковую дверь, вдохнул щекочущий сибирский воздух и рассмеялся в голос. Неожиданно ему почему-то стало очень весело и хорошо.
Войдя в свой вагон, Сашка увидел, что перед туалетом образовалась небольшая очередь. Впереди всех стоял, терпеливо поджидая свою жертву, краснощекий Солнышко. Сашка протиснулся мимо вежливо посторонившихся пассажиров, и не спеша, вразвалочку, пошел в сторону служебного купе. Устал он чего-то за эту смену.
В этот момент состав дернулся, колеса застучали, и жизнь снова пошла своим спокойным, размеренным чередом.
Комментариев нет:
Отправить комментарий